Прошу простить, если где-то что-то не так с пунктуацией: банально не было сил перепроверять...
Очень надеюсь на комментарии...
В доме было сухо и не холодно, чтобы шерсть не сырела и не слишком пушилась. За окном открывался вид на горные луга – отличные пастбища, полные яркой и нежной зелени, настоящая отрада и для овечек, и для пастухов. Бабули, изредка перебрасываясь парой тихих фраз, работали: одна вертела в старческих, но по-прежнему ловких пальцах веретено, вытягивая мягкую кудель из большой корзины; вторая поправляла нить, заправляла концы, накладывая их друг на друга, стараясь избегать узлов и даже изредка вплетая дополнительную нить, которую не глядя брала из стоявшей рядом с ней открытой коробки; третья следила за количеством навёрнутой на веретено пряжи, отрезала, обрывала или аккуратно отделяла шерсть, забирала веретено, укладывала на полку и одновременно с нижней полки брала новое веретено, подавая его первой.
читать дальшеПо полу ползал упитанный младенец. Нет, пожалуй, младенцем его назвать уже было нельзя, это был пухлощёкий мальчик лет двух, со смышлёными – едва ли не чересчур смышлёными – глазками и изящно изогнутыми розовыми губками. Он вставал, принимался ходить и даже бегать, путался в ногах у бабушек, хватался за подолы их тёмных одежд, чтобы не упасть, налетал с разбегу на корзину – она, правда, была слишком велика и, видимо, тяжела, чтобы ему хоть раз удалось её опрокинуть. Потом садился опять на пол, увлечённо ползал, улыбаясь каким-то своим мыслям, что-то лопотал, понятное ему одному. Иногда его взгляд фокусировался на кучке кубиков, он пытался что-то построить, но отсутствие архитектурного образования у дитяти самым негативным образом сказывалось на качестве построек, и конструкция разваливалась, так и не обретя сколько-нибудь осмысленных очертаний.
В очередной раз покружив между бабулями, разбежавшись и врезавшись в корзину, малыш шлёпнулся рядом с ней и, сморщив пухлое личико, хотел было захныкать. Однако, его внимание внезапно привлекли забавные пушистые ниточки-волоконца-комочки, которые, подёргиваясь, поблёскивали на солнце, как всякое отличное руно. Они казались живыми, непонятно как поднимались наверх, к веретену, друг за другом, не расцепляясь, а чудесным образом собираясь вместе, в нить. Он встал, держась ручками за корзину, и, следя за подёргивающимися волокнами, потянулся к кудели.
– Эри, не шали! – строго, но не зло сказала одна из бабушек. – Скоро придёт мама, она с тобой поиграет, а пока играй сам, только не здесь.
– Придёт она скоро, эта вертихвостка, как же, как же – жди, авось дождёшься! – ворчливо проговорила вторая.
– Даааа, из Адиты мамаша, конечно, не ахти, но… – примирительно промолвила третья.
Малыш вертел золотоволосой головёнкой, явно не очень понимая, о чём толкуют старушки. А старушки тем временем продолжали прилежно заниматься своим делом.
Одна из них как раз приладила кончик новой нити к окончанию старой и кивнула той, что накручивала, не обращая никакого внимания на ребёнка. А зря. Потому что милый мальчик проворно подполз к бабуле, потянулся беленькой ручкой, схватился – и шелковистая шерстинка выскользнула из почти отполированных десятилетиями работы пальцев. Малыш заулыбался и начал тянуть шерсть из корзинки самостоятельно.
– Эри! – повысила голос первая, пытаясь вытащить нитку из рук мальчика.
Он глянул на неё очень осмысленно и вновь потянул нить к себе. Бабуля ещё раз попыталась осторожно отобрать у малыша шерсть, но тот заупрямился, серые глаза потемнели, и он лишь крепче сжал маленький кулачок. Старуха подняла взгляд на сестёр, но одна лишь пожала плечами, а вторая покачала головой.
Мальчик всё продолжал тянуть странными, аккуратными движениями, как будто понимал, что делает. Шерсть пушилась, нить получалась толстой и неровной, но потихоньку вытягивалась. Тогда одна из старушек попробовала разжать кулачок, придерживая пряжу, малыш дёрнул кудель к себе, она – к себе, и вот у него в ручке уже лишь обрывок белой нити, а в тёмных и гладких пальцах бабули – пушистый и трогательный, как хвостик, кончик. Сёстры замерли и подняли друг на друга встревоженные глаза.
* * *
Мне снился мой любимый. Глаза его были выразительны и внимательны, как всегда, как наяву – даже более, чем всегда. Я вздрогнула и внезапно перестала дышать. Последнее, что я увидела – прежде, чем сознание стало меркнуть и проваливаться в ослепительно сияющую тьму – громко заплакавший от обиды мальчик и вбежавшая в дом красавица в развевающемся полупрозрачном одеянии, горестно восклицающая:
– Атропос, Атропос, зачем?!*внесено изменение с учётом комментария Ильгера.